Ветер в горах. Глава 12

Когда начало темнеть, я ушёл в степь и зажёг костёр. На огонь пришли Торгаш с Брамином, Шаман и Одноглазый с Кузнецом. Молча сели, каждый подбросил в огонь принесённый с собой кусок дерева.

— Пришло время подтвердить всё, что было сказано ранее, — начал я, — Мы видели друг друга, вместе ели и сражались. Есть кто-либо, кто хотел бы оспорить моё право вести наш отряд?

Все промолчали. Затем Шаман протянув руки к огню, сказал:

— Веди нас, Хан.

— Благодарю всех, — продолжил я, — У нас два десятка. Первый возглавит Одноглазый. Старшим над вторым будет Брамин. Помогать ему будет Кузнец. Торгаш решает все денежные вопросы. Добычу делим так: треть нам с Торгашём и по трети каждому десятку. Возчикам платят хозяева повозок. Моему слуге я плачу из своей доли. Шаман может взять себе из добычи любую вещь, но только до начала дележа. Лекарю и Кузнецу за их работу платят те, кому она понадобилась. Кто хочет это обсудить?

Все отрицательно покачали головами. Я немного расслабился.

— Слепой Ахнур нанял нас на одно дело. Это займёт пять дней. Затем уходим к перевалу. Если кому есть что сказать — говорите.

— Веди нас, Хан! — повторил Кузнец. Его примеру последовали все остальные.

Погасив костёр, мы вернулись в лагерь. Десятники собрали свои десятки и повели с ними свои беседы. Шаман забрал Ахнура в свою повозку. Откуда-то из темноты вывернулся Толстый в мокром халате. Пятна грязи с него не исчезли, но заметно уменьшились. Тощий отдал ему подстилку из моих запасов и он улёгся на неё рядом с одним из костров. Всё шло своим чередом, так что я отправился спать. День был долгим.

Проснулся я от крика. Подхватив саблю я вскочил с одеяла и быстро огляделся. Было очень рано, все только начали вставать.

— Всё в порядке, Хан! — крикнул Нож, — Я на страже.

Кивнув ему, я надел сапоги, спрятал саблю в ножны и побрёл на разбудивший меня шум. То, что я увидел, разбудило меня окончательно. Ругались два шамана. Вообще, увидеть двух шаманов сразу удается не часто. А уж ругающихся мне не доводилось узреть ни разу. Неизвестный мне шаман должно быть только что въехал в селение. Он сидел на лошади в запылённом плаще, за ним толпилась свита человек в десять. Наш Шаман стоял посередине дороги и осыпал всадника проклятиями. Тот в долгу не оставался. Наконец они выдохлись и замолчали. К этому времени у дороги столпился весь наш отряд.

— Думаю, ты не будешь спорить, что лучше всего о способностях шамана говорят воспитанные им ученики, — неожиданно дружелюбно сказал всадник, — Покажи мне одного, воспитанного тобой, и я перестану спорить.

— Да хоть на меня посмотри! — раздался знакомый голос и на дорогу вышел Толстый в прожжённом в двух местах халате.

— И сколько же тебя учил Спутник Вечности, ровесник всего сущего? - развеселился пришлый шаман.

— Целых две недели!

— Вот и отлично! — обрадовался всадник, — Через год на Большой Огонь соберутся шаманы степи. Покажешь нам, чему тебя научил наистарейший из всех Шаманов, кладезь степной мудрости, почтеннейший из нас!

Сказав это, он пришпорил лошадь и объехав Шамана поскакал дальше по улице. Его свита ринулась за ним.

— Здорово я ему рот заткнул! — с гордостью сказал Толстый, — Правда, учитель?

— Вот чем я прогневал тебя, Мать Табунов? — глядя в небо обречённо поинтересовался Шаман.

Затем он молча подошёл к Толстому и погладив его по плечу пообещал:

— Я сделаю из тебя шамана, если в живых останешься.

— Может я тогда пойду? — попятился Толстый.

— Поздно, — развёл руками Шаман, — Иди уже, дам тебе первый урок.

Когда все вернулись в лагерь, светило уже взошло. Сборы и завтрак много времени не отняли и мы покинули постоялый двор, держа путь к Селению Камень. Первой ехала повозка Шамана, который конечно же повёл нас самой короткой дорогой. Ну, во всяком случае, сам он так сказал. Сразу же за его повозкой бежал Толстый, привязанный верёвкой за руки к её заднему борту. Я пробовал возражать, но Шаман заявил, что он это прекратит, когда его ученик станет похож на моего слугу. Сам Толстый обливался потом и слезами, но бежал упрямо и молча. Что-то было в его беге такое, что сразу остановило готовые сорваться с языка шутки. Постепенно смолкли разговоры и только Брамин рассказывал молодым степнякам, как он сам бежал за телегой, когда попал в плен. Он говорил достаточно громко, особенно упирая на то, как правильно дышать, переставлять ноги и использовать силу натяжения верёвки, если уж некуда деваться. Достаточно скоро всем срочно понадобился привал и мы остановились у первого же колодца. Не слезая с Ветра я перерубил саблей верёвку между рук Толстого. Каким бы он ни был, но мы были вместе в походе и чудом оба выжили. Шатаясь и с хрипом втягивая в себя воздух он отошёл в сторону и скрылся в высокой траве.

— Хан, позволь мне кое-что сказать тебе.

Я оглянулся. Ко мне подошёл необычно серьёзный Лекарь. Я спрыгнул с коня и приказав ему далеко не отходить, ответил:

— Слушаю.

— Я хотел, что бы Шаман тоже это услышал, — выдохнул Лекарь.

— Уже слышу, мне ведь больше заняться совсем нечем — проворчал подошедший Шаман.

— Я учился на лекаря далеко отсюда. Мне пришлось бросить учёбу, но я помню многое из того, что нам рассказывали. Есть такая болезнь. При ней человек толстеет, хотя и ест мало. У него плохо заживают раны, иногда теряется зрение. А ещё, человек словно глупеет. Лечения от неё нет. Мой учитель говорил, что при этой болезни портится кровь и ничего сделать нельзя.

Выпалив всё это Лекарь перевёл дух и твёрдо посмотрел на Шамана.

— Хочешь сказать, что я мучаю больного, — скривился Шаман, — Ты, значит, умный, а я по старости и не заметил. Ну, пошли посмотрим, как он там.

Толстого мы нашли шагах в десяти от дороги. Он обессиленно лежал на спине и смотрел на облака.

— Ты давно болен? — спросил Лекарь.

— Лет с пятнадцати, — обречённо просипел Толстый, — Отец показывал меня знахарке и тому самому шаману, что проехал сегодня мимо нашего лагеря. Они сказали, что я здоров. А всё остальное от лени и глупости. Меня били, пороли, привязывали к столбу, всем на потеху. Иногда оставляли без еды. Тогда становилось особенно плохо. Раны заживали медленно, воспалялись. Было страшно, очень страшно. Когда вы, учитель, проезжали через наше селение, я вызвался пойти к вам слугой. Вы взяли меня и я старался как мог. Но меня опять накрыл приступ и всё стало валиться из рук. Когда же вы пригрозили лишить меня еды, я сбежал.

Он замолчал, его правая рука стала дрожать.

Шаман встал на колени рядом с Толстым и положил руки ему на грудь. Мы с Лекарем молчали, боясь потревожить его сосредоточенность. Наконец Шаман поднялся и сказал, глядя на меня:

— Мне надо время, чтобы кое-что приготовить.

Затем он легко пнул Толстого в бок и проворчал:

— Вставай и иди за мной. Будем собирать травы для очень полезной настойки. Если к вечеру не запомнишь всё, что я тебе покажу, утром побежишь впереди повозки вместе с лошадьми.

— Привал до утра! — объявил я подошедшим Брамину и Одноглазому.

Понятливо кивнув, они вернулись к своим людям и занялись обустройством временной стоянки. Толстый встал на удивление легко и заковылял за своим учителем. Его халат на спине покрывали зелёные полосы от раздавленной травы. Не знаю как там с магией, а вот с опрятностью пусть Брамин его познакомит.

Свободное время мы потратили на подготовку к будущим сражениям. Потренировали атаку сразу двумя десятками. Десяток Одноглазого должен будет держаться от меня по правую руку, Брамина — по левую. Степняки учились держать строй, остальные постигали науку рассыпного отхода. Повторили всё раз десять, пока не стало получаться. Ближе к вечеру я уже решил отдать команду на отдых, когда дозорный прискакал с кургана с вестью, что по дороге скачет десяток воинов. Возчики зарядили арбалеты, воины остались в седле. Впереди них расположились я и Шаман, для такого случая севший на Зверя.

— Если скажу «Тогда начнём!» — убиваем всех! — скомандовал я, — Первыми стреляют возчики, оставшихся мы добиваем. Предводителя брать живьём!

Всадники, заметив наш лагерь не проехали мимо. Их предводитель, надменно подбоченясь, приблизился ко мне и глядя поверх голов заявил:

— Милостью нашего хана, да живёт он вечно, я назначен сотником его войска с правом брать в свою сотню любого всадника в степи. Отныне, вы мои воины, сейчас примете клятву верности и отправитесь со мной!

Такое право давалось как милость представителям знатных, но обедневших родов незадолго до похода. Я сам мог оказаться на его месте. Заодно это было и проверкой — сможешь набрать и привести сто всадников, достоин командовать, нет — будешь простым воином в свите хана. Плохо было то, что подчиняться ему должны были все всадники под угрозой смерти.

— Открой глаза, сотник! — выехал вперёд Шаман, — Это мои люди!

— Ты с повозками можешь ехать дальше, — поклонился воин, — Никто не приказывает шаманам! Но все, кто сидит в седле, последуют за мной!

— Тогда начнём! — громко произнёс я.

Свист арбалетных стрел сменился свистом моих степняков, ринувшихся доказывать, что они лучшие бойцы. Сам я схватился с несостоявшимся сотником. Ветер налетел грудью на его коня и всаднику пришлось приложить всё свое умение, что бы не рухнуть под копыта сражающихся бойцов. Я ударил его саблей плашмя по уху и он выпустив поводья стал сползать наземь. Рядом со мной отчаянно рубился Брамин, с трудом отбивая атаки седого воина. Подъехавший сбоку Нож метнул кинжал, пробивший шею старого телохранителя. Уронив оружие, он упал на землю, заливая всё вокруг кровью. С другой стороны меня прикрыл Торгаш, сжимавший в руке покрасневший меч. Все остальные противники были убиты.

— Одноглазый! — крикнул я.

— Я здесь, Хан! — подъехал ко мне десятник, — Все живы, два легко раненых.

— У нас один ранен, — Кузнец был явно недоволен, — Вырвался впереди всех и нарвался на хороший удар.

— Добейте раненых, — скомандовал я, — Брамин, на тебе предводитель, свяжи его покрепче. Лекарь!

— Я уже перевязываю!

— Ко мне его неси! — раздался крик Шамана.

— Торгаш, на тебе добыча! Остальные все в лагерь, лошадей расседлать, готовить ужин!

Все занялись своими делами, а я осмотрел убитых.

Девять тел. Их доспехи были приторочены к сёдлам, оружие успели вытащить четверо. Двое пробиты арбалетными болтами. Один убит кинжалом. Один застрелен из лука. Остальные зарублены мечами и саблями. Вытащив из тел арбалетные стрелы, я кликнул к себе возчиков.

— Чьи? — коротко спросил я, показывая болты.

— Этот мой, — первым отозвался Егерь, — вот знак на стреле!

— Второй мой, — протянул руку Кабан, — эти наконечники я взял из дома!

Я посмотрел на третьего.

— А где твой болт?

— Я промахнулся.

— С тридцати шагов?

Егерь с Кабаном глумливо засмеялись.

— Брамин! — повысил я голос.

— Слушаю, Хан! — подбежал десятник.

— Твой возничий промахнулся. Никаких денег с двух добыч! Звать Криворуким, пока не докажет, что умеет стрелять!

— Ты всё слышал, — развёл руками Брамин, — Сам тебя буду учить. А пока найди мне выпущенный болт. Не найдёшь, заплатишь за него десятикратную цену!

Отпустив возничих я пошёл к кибитке Шамана. Было интересно, что они с Лекарем вместе могут. К тому же меня беспокоил раненый. Не хотелось терять людей в самом начале пути — плохая это примета. Но всё оказалось не так плохо. Лекарь уже наложил повязки легкораненым и с интересом следил за действиями Шамана. Необычайно серьёзный Толстый что-то размешивал в плошке, стараясь держать её подальше от своего носа. Пострадавший степняк из десятка Брамина, которого все называли Стрелой, смотрел на неё с большим подозрением.

— Кабы ты один был, — ворчал шаман, — от этой раны бы точно помер. Если бы за тебя взялось это недоразумение, которое все по ошибке зовут Лекарем, жить бы тебе одноруким. Ну а со мной, денька через три, сможешь опять саблей махать.

Говоря всё это он водил руками по плечу Стрелы, на котором багровел затянувшийся шрам.

— Не остался бы он одноруким, — обиделся на слова Шамана Лекарь, — месяца через два смог бы ей двигать!

Гордо не заметив его слов, Шаман встряхнул руками и кивнул Толстому:

— Пусть всё выпьет.

Толстый неожиданно мягко приобнял Стрелу и поднёс ему плошку ко рту.

— Рану получить любой дурак сможет, — начал уговаривать он раненого, — а вот выпить ту дрянь, что готовит наш Шаман — не каждый герой сподобится. Покажи нам, какие мужчины выходят из твоего рода!

Стрела выпил всё одним духом и просипел:

— Моя благодарность тебе, Шаман!

— Принесешь чего-нибудь с добычи, — кивнул Шаман и развернулся к Толстому, — Значит, говоришь дрянь?

Толстый попятился.

— Я же о вкусе только сказал, — начал громко оправдываться он, — а так, может оно даже полезное!

— Теперь все зелья, что я буду готовить, ты будешь пробовать!

— А может лучше нюхать, хотя они и по запаху…

— Ещё одно слово…

— Да молчу я! — Толстый резко поднёс обе ладони ко рту, забыв, что в одной руке он продолжал держать миску с остатками зелья, забрызгав себе воротник халата и лицо.

С меня было достаточно. Я резко развернулся и ушёл, стараясь не вслушиваться в истошные крики за спиной.

— Хан! — окликнул меня Торгаш, — Я закончил!

— Собирай старших, поговорим.

— Оружие и броня так себе, — докладывал Торгаш, — не лучше наших. Но если что кому приглянется — свое кладёте, — новое берёте. У предводителя и броня получше и оружие покрепче. Но всё степное, так что пусть десяток Брамина забирает. Денег — одно серебро. Кони хороши, да как их продавать — можем на хозяев наткнуться.

— Тут недалеко стойбище одно есть, — махнул рукой Шаман, — полдня крюку. Эти возьмут не спрашивая. Мне туда всё равно заглянуть надо, покажу дорогу.

— Брамин, со своим десятком и Шаманом завтра туда поедешь. Торгаш с тобой. Мы тронемся позже, встанем на ночь раньше, догонишь.

— Что с пленным делать будем? — спросил Одноглазый.

— Сам с ним поговорю, — ответил я, — до ужина успею.

— Я тебя помню, — пленник смотрел мне прямо в глаза, — ты тоже был при дворе хана. Вот только я несколько дней как приехал, а ты уже уезжал. И что б ты знал — о твоём отъезде никто не пожалел!

Его руки были стянуты в локтях за спиной, дорогой доспех и одежды сняты, но спину он держал ровно.

— Стоит ли дерзить тому, от кого зависит твоя жизнь? — пожал я плечами.

— Я должен был вернуться со своей сотней! — выдохнул он, — Тогда она бы…, — он резко оборвал свою речь и стал смотреть в землю.

— Ты всё равно не успел бы, тут осталось всего-то…

— Поход начнётся через десять дней! — выкрикнул он и осёкся.

Хорошая новость. Мы должны всё успеть и уйти из степи. Больше мне от него ничего не надо.

— Да примет тебя мать табунов, — вздохнул я, доставая саблю.